Молитва историка. Продолжение 1
Sep. 17th, 2011 12:05 am![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
credentes.livejournal.com posting in ![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}
ostal_eretges Б. Г. Проблема Инквизиции коренилась в двух более древних проблемах: преследования ереси в христианском обществе и, более общей проблеме, а именно, того, как общество относилось к несогласию с телом веры. Последняя проблема исходит из основания Церкви, когда христиане принадлежали “единомыслию» (Фил. 2, 2): « один Господь, одна вера, одно крещение», как писал св. Павел (Еф.4,5). Вера в ее полноте была даром Божьим; но чтобы быть аутентичной, она требовала общего объективного согласия.
Западное общество, церковное и политическое было ответственно за создание и усовершенствование Инквизиции путем принятия решений на многих уровнях. Западноевропейское христианство, являющееся единством Церкви и светского общества, верило в то, что является святым и праведным, чтобы христианская вера и мораль легли в основу гражданского законодательства и чтобы это законодательство служило вере средствами принуждения, а Инквизиция являлась только средством для этого. Этот смысл ответственности со стороны Европейцев за верховенство веры и за спасение верных, а также их желание вмешаться в защиту веры с помощью епископов, оставалось очень живо в Западной Европе до шестнадцатого столетия, и даже до семнадцатого. Восставать против Веры означало восставать против князя.
В заботе о спасении, столь важной проблеме в то время, народы были первыми, кто требовал преследования тех, кто пропагандировал учения или методы достижения спасения, которые, по суждению Церкви, подвергали опасности вечное спасение Христиан. Средневековый человек мог понять толерантность по отношению к язычникам, которые не имели возможности познать Откровение, но он был более жесток по отношению к евреям. Таково было и отношение папства. Оно могло рассматривать отклонение от католической Веры и отречение от крещения только как смертные грехи.
Неправдой является миф о религиозном «интегризме» народов Средневековой Европы – это уже было продемонстрировано выше, о том, что «ересь» воспринималась как восстание против морали и общественного порядка, а также о том, что догматы веры являлись для общества условием должного и необходимого «единства».
Каноническое определение «еретика» состоит в том, что это человек, «взгляды которого, избранные по человеческому предпочтению, публично провозглашенные и упорно отстаиваемые, противоречат Святому Писанию». На практике это означает человека, отказывающегося согласиться с декларацией епископа о еретичности его взглядов, которые он публично выразил, а также отказывающийся не заниматься проповедями без разрешения епископа. С одной стороны – это человек, произвольно отвергающий авторитет Церкви, а с другой – взгляды такого человека становятся еретическими, когда церковная власть объявит их таковыми. То есть, понятие ереси появляется только в контексте власти, которой этот еретик сопротивляется, и по определению является политической проблемой. Дело в том, что разнообразие религиозных взглядов существует во многих местах в разные времена, и эти взгляды становятся еретическими, когда кто-то принимает решение, что их нельзя больше терпеть. Так вот, в раннее Средневековье такое происходило очень и очень редко. Среди самих людей Церкви, особенно в девятом столетии, во время каролингского «ренессанса», было очень много разногласий, и по поводу литургики, и по поводу теологии, и эти разногласия сопровождались обвинениями в ереси. Однако эти обвинения оставались на уровне индивидуальных конфликтов, а не порождали специальные механизмы и институции, которые, используя админресурс, начинали эти «ереси» искоренять. Сама структура романского западноевропейского христианства в этот период разрешала намного большее разнообразие, чем «единство» более поздних времен. Рим был далеко, и каждый епископ в своей епархии правил согласно «обычаю». Более того, сама грегорианская реформа пыталась установить авторитет Рима над местными традициями.
Далее, поведение и чувства «народа» в Средневековье вовсе не является мнением монастырских хронистов и клира, часто представлявших определенную общественную страту, со своими интересами, традициями и предрассудками. Эти интересы далеко не всегда совпадали с интересами «гражданских властей», и тем более «народа». В средневековых источниках слово populus как правило, означает людей, лишенных привилегий, имеющих иные интересы, чем привилегированные сословия, и нередко настроенных к ним антагонистически, в том числе – и особенно - к таким явлениям в Церкви. Поэтому любое заявление о том, что «средневековый человек» пугался и отвращался всякого отклонения от католической веры, обосновать фактами очень трудно. Наоборот, еретические проповедники имели у средневековых людей огромный успех. Все до одного источники говорят нам о том, что так называемые «ереси» в Западной Европе в XI-XIII веках - не только катары, но также и вальденсы – имели массовый характер. Потому говорить о каком-то «интегристском средневековом человеке» означает просто говорить неправду. Это значит по каким-то странным причинам отказывать огромному количеству средневековых людей, которые не были интегристами и склонялись к религиозному диссидентству, а также еще большему количеству этих людей, которым просто нравилось слушать обличения в сторону официальной Церкви в праве называться средневековыми людьми. Потому что где бы ни появлялись люди, выступавшие против власти, коррупции и непомерных требований Римской Церкви, они, как правило, имели очень теплый прием у «народа». Представлять ситуацию так, как если бы диссиденты были нелепыми белыми воронами на общем едином фоне, означает просто перевирать или замалчивать историческую правду.
Более того, эти самые еретические проповедники были не только теми, кто обличал, но кто выделялся на фоне представителей официальной Церкви своим образом жизни. Именно забота о Спасении средневекового человека часто заставляла его обращаться к тем, кто, по его мнению, имел лучшую апостольскую преемственность, то есть более соответствовал образцу vita apostolica. Где-то начиная с 1000 года, вся христианская Западная Европа была охвачена поисками возврата к евангельским идеалам бедности, чистоты нравов и проповедей Слова Божьего. Самой большой проблемой Средневековья, самым большим, бросающимся в глаза, различием того времени, было различие не между ортодоксами и гетеродоксами, не между прокаженными и чистыми, не между евреями, сарацинами и христианами, а между pauperes и potentes (или milites). Духовный идеал, раздувший реформы XI века был идеал paupertas, причем, если этот термин переводить правильно и в контексте того времени, это значило не столько бедность, сколько лишенность власти. Здесь, разумеется, имелась в виду и уклонение от владения собственностью, но речь шла именно о собственности дающей власть – о земле. А земельная собственность в те времена ассоциировалась с брутальностью и грубостью власти. Потому не только катары и вальденсы в те годы – а и все, кто присоединялся к новым движениям, должны были от такой собственности отказываться, и это было абсолютным требованием стремления к святости и vita apostolica.
Некоторые из этих движений были позитивно восприняты Римской Церковью (Роберт д’Арбриссель и орден Фонтенвро, Франциск Ассизский и братья-минориты, Доминик де Гусман и братья-проповедники). А некоторые были признаны ею диссидентскими движениями, «ересями». И решение по этому поводу принимали не люди, не нации и не светские власти. Это решала Римская Церковь. Средневековое христианство было не монолитом, а беспорядочным, мятущимся движением, абсолютно искренне тянувшимся как к ортодоксальным святым, так и к ересиархам. Потому что для подавляющего большинства верующих X-XI-XII веков те, кто соответствует евангельским идеалам – и есть истинные христиане. Догматика для этого времени вообще играет минимальную роль. А катаризм был евангелизмом: буквальным следованием заповедям Христовым, и особенно, как, в общем, это было характерным и для вальденства, предписаниям Нагорной Проповеди. Это был один из центральных пунктов катаризма. Сторонники абсолютного ненасилия, они отказывались лгать и клясться, и представали перед христианским народом, как бедные странствующие проповедники, несущие Слово Божье. Эти проповедники были грозными конкурентами для клириков Церкви Римской, потому что они прекрасно, наизусть, знали авторитетные тексты Писания и умели их использовать. У диссидентов было множество покровителей, в том числе и в высших общественных классах. Более того, носителями религиозного диссиденства, особенно катаризма, являлись представители богатых и образованных классов, знати. Если бы не так, ни крестовые походы против ереси, ни Инквизиция, по большому счету, были бы не нужны. Жан Дювернуа пишет следующее: «Граф Суассона, дворянство Перигора будут охранять первых ее проповедников со времени их появления. Катары из Шарите-сюр-Луар являются весьма зажиточными (predivites) горожанами, как и Пьер Моран в 1178 г. в Тулузе. В Кельне допрашиваемые катары признаются, что имеют много адептов среди духовных лиц и монашества. В Невере, в последние годы столетия, в ереси уличен декан капитула и аббат из Сен-Мартен; в 1203 г. на костре сожжен рыцарь, некий Эврар де Шатонеф. Не стоит даже упоминать о том, что в Лангедоке ересь встретила почти единогласное одобрение со стороны дворянства, в том числе и аристократии».(J. Duvernoy. La Religion des Cathares. – Toulouse: Ed. Privat, 1976, p. 263)
Как показало блестящее исследование Роберта Мура, преследование ереси стало следствием определенного общественного развития Западной Европы, которое с XI века начало формироваться как «общество преследования». От обличения ереси в Эпоху Тысячелетия до установления Инквизиции в XIII веке Римская Церковь двигалась по логике исключения «нежелательных элементов». Начиная с XI века история Западной Европы становится историей все углубляющейся пропасти между христианами – клиром, верными, институциями, претендовавшими на наследие Христа и апостолов. И людей, находящихся, условно говоря, «по другую сторону баррикады», которых Римская Церковь назвала «еретиками». Как мы видим, уже с тех ранних времен целые группы людей избирали независимый от Римской Церкви религиозный путь, но Римская Церковь делала все возможное, чтобы криминализовать этот выбор, а религиозных диссидентов представить как предателей. Так рождалось «общество преследования», когда папство все чаще стало употреблять слово «ересь» как синоним «преступления». Создание теоретических основ такого общества было во многом делом рук Римской курии и происходило путем изменений во время грегорианской реформы. С появлением теории о воинствующей Церкви, окруженной многочисленными врагами, которые спят и видят, как бы ее изничтожить. Затем теории христианского рыцарства, долженствующего применять силу против врагов Бога и веры, когда стало считаться, что при этом не совершается никакого греха. Затем появлению образа врага - мусульманина в Испании или в Святой Земле – тех, которых можно и нужно было убивать, не нарушая евангельских заповедей. Речь идёт о теории священной войны, крестовых походов, образе врага как еретика, и тоже, кстати, об учении о двух Церквях: истинной Церкви трона святого Петра, Церкви католической и Римской, и лживой, вероломной Церкви Антихриста и врага, состоящей из неверных и еретиков. Поскольку последняя действует по дьявольскому наущению, то очень праведно и дозволено законом уничтожать ее во имя Бога. Затем институализация - хоть и постепенная - насилия в юридическом смысле, последовательно исключавшая из общества маргинализованные таким образом группы - неверные, евреи, еретики, прокаженные... Причем еретики, как мы видим, были определены как враги еще с XI столетия, и Римская курия играла там роль направляющую, теоретизирующую, санкционирующую и, в конце концов, обязывающую.
Средневековое право является по природе своей кутюмным правом, но казни за ересь - это не кутюмное право. Ни таких обычаев, ни законов не зафиксировано. С 1150-х годов, эту функцию начинает перебирать на себя Церковь. Интересно, что при отсутствии давления со стороны епископы предпочитали действовать по принципу Вазо Льежского: информация о ереси должна быть расследована, еретики должны быть допрошены и отлучены, а их учения публично опровергнуты. И хотя Соборы в Монпелье 1062 г. и Тулузе в 1119 г. потребовали, чтобы еретики и их сторонники были переданы светской власти для наказания, все же большинство епископов придерживалось мнения того же Вазо Льежского о том, что делать такие вещи – все равно, что участвовать в пролитии крови. Абсолютно верно, что Церковь колебалась, следует ли действовать принуждением в отношении еретиков, следует ли допускать их казни. Но с середины 12 века все меняется. И меняется с поисками более централизованного решения вопроса. Не без усилий св. Бернара, в христианское сознание вводится понятие праведного насилия. Дозволено разрубить надвое неверного, чтобы понравиться Богу; потому что, на самом деле, сие угодно Богу, и возможно, Бог также желает, чтобы заставили замолчать еретика, убеждением или силой. Св. Бернар говорит это еще скрепя сердце, но далее в каноническом праве начинается интересный поворот. Тот же св. Бернар в Тулузе во время своей миссии в 1145 г. берет обещание с граждан Тулузы, что «еретики, их сторонники и все, кто оказывает им какую-либо поддержку, не смогут ни свидетельствовать в судах, ни искать там защиты, и никто не будет иметь с ними никакого дела, ни в общественных вопросах, ни в деловых». В 1157 году на Реймском соборе курия официально обязывает епископов разыскивать еретиков. Если раньше епископы должны были реагировать на какие-либо громкие действия со стороны людей, которые сами проявляли себя, то теперь епископы обязаны были искать их и преследовать там, где обнаружат. Собор предписал конфисковывать имущество упорствующих, осуждать служителей на вечное заточение, а их сторонников подвергать ордалиям, и если они будут признаны виновными, клеймить раскаленным железом. Папский Собор в Турс подтвердил этот поворот. Там было заявлено, что следует как можно быстрее выяснять, в каких домах собираются или укрываются еретики, а все подозреваемые в сочувствии должны подвергаться социальному и торговому бойкоту. В 1184 году Веронские декреталии - кстати, совместное изобретение папы Люция и Фридриха Барбароссы - уже предписывают антиеретические меры общеевропейского масштаба, а это все уже писаные законы, и все под чутким руководством Церкви.
Подведем итог: инициатива Церкви в этой области проявляется все больше и больше, и если в XI веке целью епископского правосудия было вернуть в стадо заблудших овец для укрепления христианского народа, то XII век стал свидетелем того, как все больше костров загорались по указанию церковных властей. Архиепископ Реймский уже приказал сжигать катаров в Аррасе в 1172 году, а в Реймсе в 1180; другие группы еретиков казнены на костре в Везеле в 1167 году, массово во Фландрии, начиная с 1182 года, в Бургундии под конец XII- начале XIII века. А вот светские власти - по крайней мере, в Средиземноморье - все больше и больше занимают позицию терпимости и даже склонности к катаризму, давая жесткий отпор требованиям репрессий со стороны Церкви. В частности, на диспуте в Ломбере во второй половине XII века, где присутствовала сестра короля Франции, собравшиеся прелаты и епископы обличили своих оппонентов как еретиков, и потребовали у сеньора Ломбера - виконта Тренкавеля - исполнить свой долг и арестовать их. На что сеньор Ломбера заявил - как кто сюда пришел, так отсюда свободно и уйдет. И на этом точка. Таким образом, во второй половине XII века Церковь сталкивается с нежеланием светских властей преследовать еретиков, и происходит это далеко не только в Лангедоке, а, к примеру, в Италии, под боком у папы, где под покровительством светских властей катары открывают свои школы в Риме, и папа ничего не может с этим поделать. Движение в сторону преследования ереси – было не ответом на появление или «умножение» еретиков. Хотя религиозные диссиденты – это вполне реальное явление, и их количество действительно увеличилось с двенадцатого столения, но реакция официальной Церкви на них была следствием ее собственного развития.
Недаром Латеранский Собор 1215 года в качестве идеологического орудия против религиозного диссидентства прежде всего четко ограничил нормы христианства – приход, кредо, догматы и таинства, вне которых – только тьма духовной смерти и исключения. Тем самым ортодоксия была поставлена выше ортопраксии, и официальные идеалы романского христианства были заменены идеалами готического. Тот же собор обязал светские власти преследовать ересь, а последующие события только усиливали нажим на эти власти. Так, меры по борьбе с ересью, принятые на Тулузском Соборе 1229 г., как и Статуты Фридриха, были инкорпорированы в каноническое право, и с тех пор любой князь и светский властитель должны были уразуметь, что их земли будут отданы на разграбление, если, после надлежащего уведомления, они не будут должным образом искоренять ересь. Так, согласно постановлениям этого Собора, всякий байль, не преследующий ересь должным образом, лишался своей собственности и не имел больше права занимать гражданские должности. Нарбоннский Собор 1244 г. постановил, что всякий светский властитель, медлящий в преследовании еретиков, считается виновным в поддержке ереси, сочувствии еретикам, и, таким образом, он должен был быть покаран так, как карают еретиков. Более того, это постановление распространялось также и на тех, кто упустил благоприятную возможность арестовать еретика или помочь тем, кто пытается еретиков арестовать. (Concil. Tolosan. ann. 1229 c. 5. - Concil. Narbonn. ann. 1244 c. 15, 16.) «От императора до смиреннейшего крестьянина – каждому вменялось в обязанность преследовать еретиков, и это было усилено всеми, духовными и мирскими санкциями, которыми могла распоряжаться Церковь. Правитель должен был не только принимать жестокие законы, каравшие еретиков, но он сам и его подчиненные должны были следить за тем, чтобы эти законы исполнялись, а любая оплошность в преследовании, согласно каноническому праву, могла рассматриваться как попущение ереси», - писал Г.Ч. Ли. Таким образом, не «гражданское общество вместе с Церковью» рука об руку создавали Инквизицию как орудие в борьбе за единство, а Римская Церковь заставляла светские власти - по крайней мере, на территории Средиземноморья – поддерживать Инквизицию.
Кроме того, Роберт Мур замечает насколько поразительными являются параллели между структурированием преследования еретиков, евреев, и прокаженных. В каждом из этих случаев вражда против этих групп людей резко возрастала с середины XII века, и для каждого случае к концу XII века был разработан и кодифицирован аппарат преследований – для евреев и еретиков это был IV Латеранский Собор, а для прокаженных – III. Более того, во всех трех случаях исключение из общества распространялось на гражданские права, доступ к судам и судебной защите, собственность и наследование. Параллели в отношении к этим группам людей прослеживаются даже в языке, употребляемом по отношению к ним, и в страхах, которые они вызывали. Параллели также обнаруживаются и в формах преследования. То есть, если верить сложившимся стереотипам, в XII веке три, абсолютно разные группы людей, основными характеристиками которых являются религиозные убеждения, расовое и национальное происхождение и физическое состояние, неожиданно начинают представлять одинаковую угрозу для общества, и против них, начинают применять одни и те же средства, развивая это применение в одном и том же процессе. Такое предположение слишком абсурдно, чтобы принимать его всерьез. Более логично предположить, что причины преследований кроются не в жертвах, а в самих преследователях. Еретики, евреи и прокаженные имели между собою только одну общую черту все они в определенный период Средневековья стали жертвами рвения к преследованию, которое сложилось в европейском обществе.
Западное общество, церковное и политическое было ответственно за создание и усовершенствование Инквизиции путем принятия решений на многих уровнях. Западноевропейское христианство, являющееся единством Церкви и светского общества, верило в то, что является святым и праведным, чтобы христианская вера и мораль легли в основу гражданского законодательства и чтобы это законодательство служило вере средствами принуждения, а Инквизиция являлась только средством для этого. Этот смысл ответственности со стороны Европейцев за верховенство веры и за спасение верных, а также их желание вмешаться в защиту веры с помощью епископов, оставалось очень живо в Западной Европе до шестнадцатого столетия, и даже до семнадцатого. Восставать против Веры означало восставать против князя.
В заботе о спасении, столь важной проблеме в то время, народы были первыми, кто требовал преследования тех, кто пропагандировал учения или методы достижения спасения, которые, по суждению Церкви, подвергали опасности вечное спасение Христиан. Средневековый человек мог понять толерантность по отношению к язычникам, которые не имели возможности познать Откровение, но он был более жесток по отношению к евреям. Таково было и отношение папства. Оно могло рассматривать отклонение от католической Веры и отречение от крещения только как смертные грехи.
Неправдой является миф о религиозном «интегризме» народов Средневековой Европы – это уже было продемонстрировано выше, о том, что «ересь» воспринималась как восстание против морали и общественного порядка, а также о том, что догматы веры являлись для общества условием должного и необходимого «единства».
Каноническое определение «еретика» состоит в том, что это человек, «взгляды которого, избранные по человеческому предпочтению, публично провозглашенные и упорно отстаиваемые, противоречат Святому Писанию». На практике это означает человека, отказывающегося согласиться с декларацией епископа о еретичности его взглядов, которые он публично выразил, а также отказывающийся не заниматься проповедями без разрешения епископа. С одной стороны – это человек, произвольно отвергающий авторитет Церкви, а с другой – взгляды такого человека становятся еретическими, когда церковная власть объявит их таковыми. То есть, понятие ереси появляется только в контексте власти, которой этот еретик сопротивляется, и по определению является политической проблемой. Дело в том, что разнообразие религиозных взглядов существует во многих местах в разные времена, и эти взгляды становятся еретическими, когда кто-то принимает решение, что их нельзя больше терпеть. Так вот, в раннее Средневековье такое происходило очень и очень редко. Среди самих людей Церкви, особенно в девятом столетии, во время каролингского «ренессанса», было очень много разногласий, и по поводу литургики, и по поводу теологии, и эти разногласия сопровождались обвинениями в ереси. Однако эти обвинения оставались на уровне индивидуальных конфликтов, а не порождали специальные механизмы и институции, которые, используя админресурс, начинали эти «ереси» искоренять. Сама структура романского западноевропейского христианства в этот период разрешала намного большее разнообразие, чем «единство» более поздних времен. Рим был далеко, и каждый епископ в своей епархии правил согласно «обычаю». Более того, сама грегорианская реформа пыталась установить авторитет Рима над местными традициями.
Далее, поведение и чувства «народа» в Средневековье вовсе не является мнением монастырских хронистов и клира, часто представлявших определенную общественную страту, со своими интересами, традициями и предрассудками. Эти интересы далеко не всегда совпадали с интересами «гражданских властей», и тем более «народа». В средневековых источниках слово populus как правило, означает людей, лишенных привилегий, имеющих иные интересы, чем привилегированные сословия, и нередко настроенных к ним антагонистически, в том числе – и особенно - к таким явлениям в Церкви. Поэтому любое заявление о том, что «средневековый человек» пугался и отвращался всякого отклонения от католической веры, обосновать фактами очень трудно. Наоборот, еретические проповедники имели у средневековых людей огромный успех. Все до одного источники говорят нам о том, что так называемые «ереси» в Западной Европе в XI-XIII веках - не только катары, но также и вальденсы – имели массовый характер. Потому говорить о каком-то «интегристском средневековом человеке» означает просто говорить неправду. Это значит по каким-то странным причинам отказывать огромному количеству средневековых людей, которые не были интегристами и склонялись к религиозному диссидентству, а также еще большему количеству этих людей, которым просто нравилось слушать обличения в сторону официальной Церкви в праве называться средневековыми людьми. Потому что где бы ни появлялись люди, выступавшие против власти, коррупции и непомерных требований Римской Церкви, они, как правило, имели очень теплый прием у «народа». Представлять ситуацию так, как если бы диссиденты были нелепыми белыми воронами на общем едином фоне, означает просто перевирать или замалчивать историческую правду.
Более того, эти самые еретические проповедники были не только теми, кто обличал, но кто выделялся на фоне представителей официальной Церкви своим образом жизни. Именно забота о Спасении средневекового человека часто заставляла его обращаться к тем, кто, по его мнению, имел лучшую апостольскую преемственность, то есть более соответствовал образцу vita apostolica. Где-то начиная с 1000 года, вся христианская Западная Европа была охвачена поисками возврата к евангельским идеалам бедности, чистоты нравов и проповедей Слова Божьего. Самой большой проблемой Средневековья, самым большим, бросающимся в глаза, различием того времени, было различие не между ортодоксами и гетеродоксами, не между прокаженными и чистыми, не между евреями, сарацинами и христианами, а между pauperes и potentes (или milites). Духовный идеал, раздувший реформы XI века был идеал paupertas, причем, если этот термин переводить правильно и в контексте того времени, это значило не столько бедность, сколько лишенность власти. Здесь, разумеется, имелась в виду и уклонение от владения собственностью, но речь шла именно о собственности дающей власть – о земле. А земельная собственность в те времена ассоциировалась с брутальностью и грубостью власти. Потому не только катары и вальденсы в те годы – а и все, кто присоединялся к новым движениям, должны были от такой собственности отказываться, и это было абсолютным требованием стремления к святости и vita apostolica.
Некоторые из этих движений были позитивно восприняты Римской Церковью (Роберт д’Арбриссель и орден Фонтенвро, Франциск Ассизский и братья-минориты, Доминик де Гусман и братья-проповедники). А некоторые были признаны ею диссидентскими движениями, «ересями». И решение по этому поводу принимали не люди, не нации и не светские власти. Это решала Римская Церковь. Средневековое христианство было не монолитом, а беспорядочным, мятущимся движением, абсолютно искренне тянувшимся как к ортодоксальным святым, так и к ересиархам. Потому что для подавляющего большинства верующих X-XI-XII веков те, кто соответствует евангельским идеалам – и есть истинные христиане. Догматика для этого времени вообще играет минимальную роль. А катаризм был евангелизмом: буквальным следованием заповедям Христовым, и особенно, как, в общем, это было характерным и для вальденства, предписаниям Нагорной Проповеди. Это был один из центральных пунктов катаризма. Сторонники абсолютного ненасилия, они отказывались лгать и клясться, и представали перед христианским народом, как бедные странствующие проповедники, несущие Слово Божье. Эти проповедники были грозными конкурентами для клириков Церкви Римской, потому что они прекрасно, наизусть, знали авторитетные тексты Писания и умели их использовать. У диссидентов было множество покровителей, в том числе и в высших общественных классах. Более того, носителями религиозного диссиденства, особенно катаризма, являлись представители богатых и образованных классов, знати. Если бы не так, ни крестовые походы против ереси, ни Инквизиция, по большому счету, были бы не нужны. Жан Дювернуа пишет следующее: «Граф Суассона, дворянство Перигора будут охранять первых ее проповедников со времени их появления. Катары из Шарите-сюр-Луар являются весьма зажиточными (predivites) горожанами, как и Пьер Моран в 1178 г. в Тулузе. В Кельне допрашиваемые катары признаются, что имеют много адептов среди духовных лиц и монашества. В Невере, в последние годы столетия, в ереси уличен декан капитула и аббат из Сен-Мартен; в 1203 г. на костре сожжен рыцарь, некий Эврар де Шатонеф. Не стоит даже упоминать о том, что в Лангедоке ересь встретила почти единогласное одобрение со стороны дворянства, в том числе и аристократии».(J. Duvernoy. La Religion des Cathares. – Toulouse: Ed. Privat, 1976, p. 263)
Как показало блестящее исследование Роберта Мура, преследование ереси стало следствием определенного общественного развития Западной Европы, которое с XI века начало формироваться как «общество преследования». От обличения ереси в Эпоху Тысячелетия до установления Инквизиции в XIII веке Римская Церковь двигалась по логике исключения «нежелательных элементов». Начиная с XI века история Западной Европы становится историей все углубляющейся пропасти между христианами – клиром, верными, институциями, претендовавшими на наследие Христа и апостолов. И людей, находящихся, условно говоря, «по другую сторону баррикады», которых Римская Церковь назвала «еретиками». Как мы видим, уже с тех ранних времен целые группы людей избирали независимый от Римской Церкви религиозный путь, но Римская Церковь делала все возможное, чтобы криминализовать этот выбор, а религиозных диссидентов представить как предателей. Так рождалось «общество преследования», когда папство все чаще стало употреблять слово «ересь» как синоним «преступления». Создание теоретических основ такого общества было во многом делом рук Римской курии и происходило путем изменений во время грегорианской реформы. С появлением теории о воинствующей Церкви, окруженной многочисленными врагами, которые спят и видят, как бы ее изничтожить. Затем теории христианского рыцарства, долженствующего применять силу против врагов Бога и веры, когда стало считаться, что при этом не совершается никакого греха. Затем появлению образа врага - мусульманина в Испании или в Святой Земле – тех, которых можно и нужно было убивать, не нарушая евангельских заповедей. Речь идёт о теории священной войны, крестовых походов, образе врага как еретика, и тоже, кстати, об учении о двух Церквях: истинной Церкви трона святого Петра, Церкви католической и Римской, и лживой, вероломной Церкви Антихриста и врага, состоящей из неверных и еретиков. Поскольку последняя действует по дьявольскому наущению, то очень праведно и дозволено законом уничтожать ее во имя Бога. Затем институализация - хоть и постепенная - насилия в юридическом смысле, последовательно исключавшая из общества маргинализованные таким образом группы - неверные, евреи, еретики, прокаженные... Причем еретики, как мы видим, были определены как враги еще с XI столетия, и Римская курия играла там роль направляющую, теоретизирующую, санкционирующую и, в конце концов, обязывающую.
Средневековое право является по природе своей кутюмным правом, но казни за ересь - это не кутюмное право. Ни таких обычаев, ни законов не зафиксировано. С 1150-х годов, эту функцию начинает перебирать на себя Церковь. Интересно, что при отсутствии давления со стороны епископы предпочитали действовать по принципу Вазо Льежского: информация о ереси должна быть расследована, еретики должны быть допрошены и отлучены, а их учения публично опровергнуты. И хотя Соборы в Монпелье 1062 г. и Тулузе в 1119 г. потребовали, чтобы еретики и их сторонники были переданы светской власти для наказания, все же большинство епископов придерживалось мнения того же Вазо Льежского о том, что делать такие вещи – все равно, что участвовать в пролитии крови. Абсолютно верно, что Церковь колебалась, следует ли действовать принуждением в отношении еретиков, следует ли допускать их казни. Но с середины 12 века все меняется. И меняется с поисками более централизованного решения вопроса. Не без усилий св. Бернара, в христианское сознание вводится понятие праведного насилия. Дозволено разрубить надвое неверного, чтобы понравиться Богу; потому что, на самом деле, сие угодно Богу, и возможно, Бог также желает, чтобы заставили замолчать еретика, убеждением или силой. Св. Бернар говорит это еще скрепя сердце, но далее в каноническом праве начинается интересный поворот. Тот же св. Бернар в Тулузе во время своей миссии в 1145 г. берет обещание с граждан Тулузы, что «еретики, их сторонники и все, кто оказывает им какую-либо поддержку, не смогут ни свидетельствовать в судах, ни искать там защиты, и никто не будет иметь с ними никакого дела, ни в общественных вопросах, ни в деловых». В 1157 году на Реймском соборе курия официально обязывает епископов разыскивать еретиков. Если раньше епископы должны были реагировать на какие-либо громкие действия со стороны людей, которые сами проявляли себя, то теперь епископы обязаны были искать их и преследовать там, где обнаружат. Собор предписал конфисковывать имущество упорствующих, осуждать служителей на вечное заточение, а их сторонников подвергать ордалиям, и если они будут признаны виновными, клеймить раскаленным железом. Папский Собор в Турс подтвердил этот поворот. Там было заявлено, что следует как можно быстрее выяснять, в каких домах собираются или укрываются еретики, а все подозреваемые в сочувствии должны подвергаться социальному и торговому бойкоту. В 1184 году Веронские декреталии - кстати, совместное изобретение папы Люция и Фридриха Барбароссы - уже предписывают антиеретические меры общеевропейского масштаба, а это все уже писаные законы, и все под чутким руководством Церкви.
Подведем итог: инициатива Церкви в этой области проявляется все больше и больше, и если в XI веке целью епископского правосудия было вернуть в стадо заблудших овец для укрепления христианского народа, то XII век стал свидетелем того, как все больше костров загорались по указанию церковных властей. Архиепископ Реймский уже приказал сжигать катаров в Аррасе в 1172 году, а в Реймсе в 1180; другие группы еретиков казнены на костре в Везеле в 1167 году, массово во Фландрии, начиная с 1182 года, в Бургундии под конец XII- начале XIII века. А вот светские власти - по крайней мере, в Средиземноморье - все больше и больше занимают позицию терпимости и даже склонности к катаризму, давая жесткий отпор требованиям репрессий со стороны Церкви. В частности, на диспуте в Ломбере во второй половине XII века, где присутствовала сестра короля Франции, собравшиеся прелаты и епископы обличили своих оппонентов как еретиков, и потребовали у сеньора Ломбера - виконта Тренкавеля - исполнить свой долг и арестовать их. На что сеньор Ломбера заявил - как кто сюда пришел, так отсюда свободно и уйдет. И на этом точка. Таким образом, во второй половине XII века Церковь сталкивается с нежеланием светских властей преследовать еретиков, и происходит это далеко не только в Лангедоке, а, к примеру, в Италии, под боком у папы, где под покровительством светских властей катары открывают свои школы в Риме, и папа ничего не может с этим поделать. Движение в сторону преследования ереси – было не ответом на появление или «умножение» еретиков. Хотя религиозные диссиденты – это вполне реальное явление, и их количество действительно увеличилось с двенадцатого столения, но реакция официальной Церкви на них была следствием ее собственного развития.
Недаром Латеранский Собор 1215 года в качестве идеологического орудия против религиозного диссидентства прежде всего четко ограничил нормы христианства – приход, кредо, догматы и таинства, вне которых – только тьма духовной смерти и исключения. Тем самым ортодоксия была поставлена выше ортопраксии, и официальные идеалы романского христианства были заменены идеалами готического. Тот же собор обязал светские власти преследовать ересь, а последующие события только усиливали нажим на эти власти. Так, меры по борьбе с ересью, принятые на Тулузском Соборе 1229 г., как и Статуты Фридриха, были инкорпорированы в каноническое право, и с тех пор любой князь и светский властитель должны были уразуметь, что их земли будут отданы на разграбление, если, после надлежащего уведомления, они не будут должным образом искоренять ересь. Так, согласно постановлениям этого Собора, всякий байль, не преследующий ересь должным образом, лишался своей собственности и не имел больше права занимать гражданские должности. Нарбоннский Собор 1244 г. постановил, что всякий светский властитель, медлящий в преследовании еретиков, считается виновным в поддержке ереси, сочувствии еретикам, и, таким образом, он должен был быть покаран так, как карают еретиков. Более того, это постановление распространялось также и на тех, кто упустил благоприятную возможность арестовать еретика или помочь тем, кто пытается еретиков арестовать. (Concil. Tolosan. ann. 1229 c. 5. - Concil. Narbonn. ann. 1244 c. 15, 16.) «От императора до смиреннейшего крестьянина – каждому вменялось в обязанность преследовать еретиков, и это было усилено всеми, духовными и мирскими санкциями, которыми могла распоряжаться Церковь. Правитель должен был не только принимать жестокие законы, каравшие еретиков, но он сам и его подчиненные должны были следить за тем, чтобы эти законы исполнялись, а любая оплошность в преследовании, согласно каноническому праву, могла рассматриваться как попущение ереси», - писал Г.Ч. Ли. Таким образом, не «гражданское общество вместе с Церковью» рука об руку создавали Инквизицию как орудие в борьбе за единство, а Римская Церковь заставляла светские власти - по крайней мере, на территории Средиземноморья – поддерживать Инквизицию.
Кроме того, Роберт Мур замечает насколько поразительными являются параллели между структурированием преследования еретиков, евреев, и прокаженных. В каждом из этих случаев вражда против этих групп людей резко возрастала с середины XII века, и для каждого случае к концу XII века был разработан и кодифицирован аппарат преследований – для евреев и еретиков это был IV Латеранский Собор, а для прокаженных – III. Более того, во всех трех случаях исключение из общества распространялось на гражданские права, доступ к судам и судебной защите, собственность и наследование. Параллели в отношении к этим группам людей прослеживаются даже в языке, употребляемом по отношению к ним, и в страхах, которые они вызывали. Параллели также обнаруживаются и в формах преследования. То есть, если верить сложившимся стереотипам, в XII веке три, абсолютно разные группы людей, основными характеристиками которых являются религиозные убеждения, расовое и национальное происхождение и физическое состояние, неожиданно начинают представлять одинаковую угрозу для общества, и против них, начинают применять одни и те же средства, развивая это применение в одном и том же процессе. Такое предположение слишком абсурдно, чтобы принимать его всерьез. Более логично предположить, что причины преследований кроются не в жертвах, а в самих преследователях. Еретики, евреи и прокаженные имели между собою только одну общую черту все они в определенный период Средневековья стали жертвами рвения к преследованию, которое сложилось в европейском обществе.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}